Перед нами и роман воспитания, и роман путешествий, и детектив с боковым сюжетом, и мемуары, и "производственный роман", переводящий наития вдохновения в технологии творчества, и роман-эссе. При этом это традиционный толстый русский роман: с типами, с любовью, судьбой, разговорами, описаниями природы. С Юрием Михайловичем Германтовым, амбициозным возмутителем академического спокойствия, знаменитым петербургским искусствоведом, мы знакомимся на рассвете накануне отлёта в Венецию, когда захвачен он дерзкими идеями новой, главной для него книги об унижении Палладио. Одержимость абстрактными, уводящими вглубь веков идеями понуждает его переосмысливать современность и свой жизненный путь. Такова психологическая - и фабульная - пружина подробного многослойного повествования, сжатого в несколько календарных дней. Эгоцентрик Германтов сразу овладевает центром повествования, а ткань текста выплетается беспокойным внутренним монологом героя. Мы во внутреннем, гулком, густо заселённом воспоминаниями мире Германтова, сомкнутом с мирами искусства. Череда лиц, живописных холстов, городских ландшафтов. Наблюдения, впечатления. Поворотные события эпохи и судьбы в скорописи мимолётных мгновений. Ошибки действительности с воображением. Обрывки сюжетных нитей, которые спутываются-распутываются, в конце концов - связываются. Смешение времён и - литературных жанров. Прошлое, настоящее, будущее. Послевоенное ленинградское детство оказывается не менее актуальным, чем Последние известия, а текущая злободневность настигает Германтова на оживлённой улице, выплёскивается с телеэкрана, даже вторгается в Венецию и лишает героя душевного равновесия. Огромное время трансформирует формально ограниченное днями действия пространство романа.
Pered nami i roman vospitaniya, i roman puteshestviy, i detektiv s bokovym syuzhetom, i memuary, i "proizvodstvennyy roman", perevodyashchiy naitiya vdokhnoveniya v tekhnologii tvorchestva, i roman-esse. Pri etom eto traditsionnyy tolstyy russkiy roman: s tipami, s lyubovyu, sudboy, razgovorami, opisaniyami prirody. S YUriem Mikhaylovichem Germantovym, ambitsioznym vozmutitelem akademicheskogo spokoystviya, znamenitym peterburgskim iskusstvovedom, my znakomimsya na rassvete nakanune otlyeta v Venetsiyu, kogda zakhvachen on derzkimi ideyami novoy, glavnoy dlya nego knigi ob unizhenii Palladio. Oderzhimost abstraktnymi, uvodyashchimi vglub vekov ideyami ponuzhdaet ego pereosmyslivat sovremennost i svoy zhiznennyy put. Takova psikhologicheskaya - i fabulnaya - pruzhina podrobnogo mnogosloynogo povestvovaniya, szhatogo v neskolko kalendarnykh dney. Egotsentrik Germantov srazu ovladevaet tsentrom povestvovaniya, a tkan teksta vypletaetsya bespokoynym vnutrennim monologom geroya. My vo vnutrennem, gulkom, gusto zaselyennom vospominaniyami mire Germantova, somknutom s mirami iskusstva. CHereda lits, zhivopisnykh kholstov, gorodskikh landshaftov. Nablyudeniya, vpechatleniya. Povorotnye sobytiya epokhi i sudby v skoropisi mimolyetnykh mgnoveniy. Oshibki deystvitelnosti s voobrazheniem. Obryvki syuzhetnykh nitey, kotorye sputyvayutsya-rasputyvayutsya, v kontse kontsov - svyazyvayutsya. Smeshenie vremyen i - literaturnykh zhanrov. Proshloe, nastoyashchee, budushchee. Poslevoennoe leningradskoe detstvo okazyvaetsya ne menee aktualnym, chem Poslednie izvestiya, a tekushchaya zlobodnevnost nastigaet Germantova na ozhivlyennoy ulitse, vyplyeskivaetsya s teleekrana, dazhe vtorgaetsya v Venetsiyu i lishaet geroya dushevnogo ravnovesiya. Ogromnoe vremya transformiruet formalno ogranichennoe dnyami deystviya prostranstvo romana.
